Та, которой нет.

Загадочная история из жизни русско-татарской семьи,
написанная на основании события,
попавшего в виде заметки в послевоенную
советскую газету "Труд".

Глава 1

Нина шла неровными шагами, стараясь наступать на шпалы “Сейчас, сейчас все закончится”, - повторяла она себе, испытывая одно желание - поскорее избавиться от чего-то невыносимо тяжкого. В сумерках ее не сразу заметят, а боли она не успеет почувствовать, может только удар. Ей казалось, что мгновенная физическая боль легче, чем постоянная душевная, которую она терпела все последнее время. И вдруг, как это бывает с больным сознанием, все вокруг перестало для нее существовать и мысли ушли в прошлое. Воспоминания потекли с отчетливой ясностью, быстро переключаясь с одного на другое и заставляя ее снова переживать все до мелочей.

В тот, теперь уже далекий день, она несколько часов провела в отцовском доме. После смерти отца нужно было пересмотреть вещи, найти документы. Домой вернулась поздно. В ее сумке шкатулка с бумагами и бутыль вина из отцовского погреба. На веранде никого не было. Она поставила оплетенный лозой бутыль в буфет. Через открытую дверь кухни увидела Алексея. Он сидел у стола с отсутствующим взглядом, держа в руке непрошитый детский ботинок. Последнее время Нина слишком часто замечала такой взгляд. Где он сейчас ? С той, чья фотография в траурной рамке висит на веранде, напротив двери. Похоже, она и мертвая, отнимает у нее Алексея...

Нина болезненно ревновала его к прошлому. Всегда помнила каким он был, когда жил с той. Ходил, словно готовый оторваться от земли, окрыленный своим счастьем. А сейчас, будто, не живет, а лямку тянет. Нину ни на минуту не покидало тоскливое чувство душевной неустроенности. И еще она стала унизительно зависеть от его настроения. Как собака кости, ждала его взгляда, скупой нежности, мимолетной улыбки. Словно растворилась в нем, потеряв собственную волю. Что-то заставляло ее цепляться, как за соломинку, за редкое ласковое слово, за случайное объятие во сне и за эту их близость, которая не сближала.

Нина подошла к мужу. «Алеша»,- протянула руку и с болью заметила, что он невольно отклонился от ее прикосновения. Он стал каким-то отстраненным, чужим. Они почти не разговаривали. Когда спрашивала о чем-то, отвечал скупо, нехотя роняя слова. Она вышла на веранду и не вынимая бутыль из буфета, налила стакан вина. Выпила залпом. Потом стала перед распахнутым окном, прижав руки к груди. Ветер тихо шелестит ночной листвой, безучастно трещат цикады, заглушая шум проходящего поезда. Когда-то она любила засыпать под этот мерный стук колес. Сейчас он был ей неприятен, мешал собраться с мыслями.

Ту, что всегда смотрела на нее с фотографии на стене, звали Лэние. Татарка. Сирота. Тихая, щуплая, незаметная. Соседи говорили, что она целыми днями, сидела ссутулившись и ткала свои узоры. Никто не мог оторвать ее от этого занятия. Только Алексей…

На него заглядывались и русские, и гречанки с красиво очерченными овалами лиц и черными, как маслины глазами. А он влюбился в эту татарку. Его родня была против женитьбы. Умный, способный парень, учился в Симферополе, стал бы инженером, если б не война...

Они поженились в тридцать восьмом. Одного за другим родила ему двоих… Ходил с сияющими глазами, мечтал о дочке и не замечал, как поглядывали на него девушки.

Отец перед смертью сказал: «Наказал нас Бог.» Но чем же она виновата?..

Тогда советские войска брали Севастополь и бомбежка не прекращалась. Почти все, зная что наши будут сильно бомбить, уходили под Инкерман в катакомбы. Назад возвращались обессилевшие, голодные. Они с отцом пересидели бомбежку в погребе. Отец укрепил его бревнами, насыпал сверху земли. Через три дня взрывы утихли. Их дом сильно пострадал, повредило балки перекрытия, завалился угол. Ночевали в дощатом сарайчике.

Как-то вечером рядом в винограднике послышался детский плач. Отец пошел туда. На меже, под виноградной лозой сидела молодая, высокая женщина с худым изможденным лицом. Ситцевое платье было измято и перепачкано кровью. Предплечье обмотано бурой от крови тряпкой. Она прикладывала к груди ребенка, но молока, видно, не было, потому что ребенок, жадно почмокав, бросал грудь с жалобным плачем. У женщины пересохшие губы, и темные круги под глазами. «Помогите... - говорила хрипло, задыхаясь, - меня ранило, рядом на мине подорвались...». Замолчала. «Принеси воды и поесть. И найди материно пальто», - сказал Нине отец. Раненую лихорадило. «Жар ведь у тебя, тут лекарства нужны , врач, - наклонился он к женщине... Нина принесла еще старое одеяло. Женщина бессильно сползла, закрыла глаза. Отец хмуро покачал головой: - «В катакомбах прятались, там вшей полно, да тиф можно подхватить». Ребенок затих, словно почувствовав, что мать его не слышит. Вытянув из тряпок кулачок, он сосал большой палец и смотрел на Нину не по-детски серьезными, обиженными глазами. Она дрогнула и хотела взять его на руки. «Всех не обогреешь, дочка, - остановил ее отец - Утром очнется, отведу их к балке, наши будут идти, у них полевой госпиталь, а ребенку кормилица нужна... без молока не выживет».

Всю ночь Нина слышала слабый, жалобный детский плач. Только под утро затих ребенок и она забылась коротким, тревожным сном. На рассвете отец разбудил ее. Зачем он это сделал? «Нина, вставай. Надо оттащить их к балке. Померла она, кажись… Да не бойся ты, может в беспамятстве», - бросил он, видя испуганные глаза дочери.

Утро было холодное, роса крупными каплями лежала на виноградных листьях, балку затянуло туманом. Нина все боялась подходить, и отец сам на одеяле перетащил женщину. Она взяла ребенка. Обессилев, он уже не кричал, только стонал тихо, как старичок, прикрыв глаза голубоватыми веками. Стараясь не смотреть на женщину, Нина осторожно положила его на одеяло и хотела уйти. Но голова почему-то закружилась и, почувствовав слабость, она прислонилась к растущей рядом старой акации. Подошел отец: «Все, пойдем, дочка. Все людское горе пережить – сердца не хватит…»

Отец был суровый, немногословный, не любил, если кто сидел без дела, с книжкой, гостей у них почти никогда не было. До войны хозяйство держали: лошадь, корову, коз, кролей, кур, обрабатывали З0 соток , не считая сада и виноградника. В поселке его уважали, считали хорошим хозяином. Может поэтому и постучала к ним тогда соседка - татарка.

Случилось это чуть позже, когда выселяли крымских татар. Пустили слух, что они провели немцев через тайные горные тропы к нашим оборонительным позициям под Севастополем. В ту страшную ночь никто не спал. Поселок был оцеплен автоматчиками. Кричали женщины, испуганно плакали разбуженные дети, лаяли собаки. Нина слышала под утро как в соседнем доме энкаведешники стучали в дверь прикладами автоматов. Тогда и прибежала к ним на рассвете соседка - Гульсун. Ней младшая, четырехлетняя Райме. Девочка испуганно плакала. Плакала на пороге и Гульсун, прижимая к себе дочь, просила ее спрятать, совала в руки какой-то большой яркий платок, обручальное кольцо. Но отец разговаривать не стал, молча покачал головой. Нина помнит, как она шла со двора. Низко опустив голову, медленно точно неживая. У калитки она взяла дочку на руки и оглянулась последний раз. Глаза у нее были уже сухие, а взгляд такой, что Нина испугалась и отпрянула от окна. И слышала, как у двора их с руганью схватил офицер НКВД.

Они могли спрятать Райме. Но ведь законы строгие, это считалось укрывательством. Можно было и срок получить, а меньше десяти лет тогда не давали.

После войны Нина опять пошла работать в совхоз, в контору. Она была учетчицей, вела бухгалтерию, списывала материалы, начисляла трудодни. Была серьезной, аккуратной, сообразительной, редко ошибалась. Ее ценили. Она хорошо одевалась, красиво укладывала густые темные волосы и всегда была в курсе всех цифр с совхозных отчетов. Поэтому, когда приезжали городские проверяющие, Нина была на виду. Она нравилась. Сероглазая, с правильными чертами, нежной кожей. Ответственные работники обращали на нее внимание, пытались ухаживать. Но Нина ничего лишнего не позволяла. Все они были женаты и дорожили партийными билетами. А неженатых в поселке почти не было, с войны вернулись немногие.

Алексея тоже забрали с четвертого курса, сразу дав лейтенантские погоны. С войны он пришел капитаном с медалями и орденом Отечественной войны. Он еще не знал, что всех татар выслали и что его жена стала одной из тех, кто не пережил страшной дороги.

Забрав у матери детей, Лэние успела тогда оставить их у свекрови, он пытался разыскать ее. Делал запросы в Казахстан и на Урал. Приходили ответы, что ее нет в списках прибывших к месту назначения. Алексей собирался ехать сам, когда получил письмо из Казахстана от дальних родственников жены, где писалось что Лэние уже нет в живых и похоронили ее под насыпью в степи на перегоне между двумя станциями. Какими, не смогли тогда запомнить.

Никто не знал, что пережил Алексей, прочитав письмо. Он замкнулся в себе. Работал по-прежнему в совхозных мастерских, в институт восстанавливаться не стал и начальником участка не пошел. На эту должность выдвигались партийные, а он подавать заявление в партию отказался. В парткоме это запомнили, но с выводами не торопились. Нужно было восстанавливать технику, а Леша разбирался в любой машине, собирал из старых запчастей двигатели и, если надо, мог сутками не выходить из мастерской.

Однажды Нина зашла на склад и увидела его. Алексей получал какие-то детали. Поздоровались и он посмотрел на Нину своим серьезным, словно испытующим взглядом. Сердце ее вдруг замерло и застучало сильнее. И Нине показалось, что вернулась ее первая довоенная влюбленность.

Тогда она, шестнадцатилетняя девчонка, до слез завидовала Лэние. Не могла справиться с недетской ненавистью к ее счастливому замужеству, материнству, к ней самой.

И вот она снова стала думать об Алексее, как о будущем муже. От знакомых девчонок она узнала о нем все. Он ни с кем не встречался, не обращая внимание ни на откровенные взгляды, ни на шутливые заигрывания. Жил с детьми в том же доме, что остался Лэние от родителей. Перед войной он полностью перестроил эту розвалюху, обложил стены, из саманного кирпича пристроил большую светлую веранду, обновил сарай. Любая работа спорилась у него в руках. С мальчишками и хозяйством, (оно было небольшое – две козы, куры), справлялся сам. Его мать иногда приходила помочь. Она работала директором их десятилетки, но перед войной, после операции, ушла на пенсию. По привычке разговаривала спокойным, властным тоном, с детьми была в меру строгой, но демократичной. Воспитывала сыновей без мужа, тот рано умер, целыми днями пропадая в школе. Преподавала историю, географию, вела кружки, сама решала все организаторские вопросы. Алешка с младшим братом росли на улице и рано привыкли к самостоятельности.

Нина была на четыре года младше Леши. В детстве они играли в одной компании. Он всегда был лидером среди мальчишек. Нырял с самых высоких скал, дольше всех мог оставаться под водой, лазил по горам, как кошка. Но детство его быстро кончилось. После восьмого класса, чтобы помочь матери, Леша перешел в вечернюю школу , работал на стройке. Замешивал цемент, разгружал кирпич. Помогая каменщикам, носил наверх тяжелые ведра с раствором, обтесывал бревна. Когда Алексей окончил школу, Нина была еще девчонкой. Он не обращал на нее внимания. Но теперь… Нет, она не будет навязываться. Она долго ждала и умеет ждать. Только слишком редко заходил Алексей в контору, решал какие-то вопросы с председателем. Нина старалась чаще попадать ему на глаза. Стала иногда, вроде бы по делу, заходить в совхозные мастерские. На шутки слесарей отвечала шутками, но при этом сохраняла строгий деловой вид и мужчины, в основном пожилые или зеленая молодежь, не позволяли себе лишнего.

Однажды , она показывала молодому столичному корреспонденту мастерские. Их совхоз первый в области подготовился к началу весенне-полевых работ и он хотел написать небольшую заметку о передовиках для центральной многотиражки. Он рассказывал столичные новости, без надобности щелкал фотоаппаратом, в общем, рисовался перед красивой учетчицей. Она говорила с ним приветливо-безразличным тоном, улыбалась, но взгляд оставался холодным и паренек заметно приуныл. Ему надоело мотаться по области и он готов был задержаться здесь на несколько дней, написать серию очерков о тружениках виноградников, садов и бахчевых полей. В послевоенном бабьем царстве, он успел привыкнуть к легким победам. И вдруг такая неприступность. Нина краем глаза наблюдала за Алексеем. Он отвечал на вопросы корреспондента сухо, фотографироваться отказался. Был в промасленной спецовке, хмурый. Стараясь казаться спокойным, он все же заметно злился. Вытачивая деталь на станке, надавил с силой и сломал резец. Меняя резец, быстро глянул на нее, откинув рукой, упавшие на лоб волосы. От этого взгляда защемило сердце.

Встречая Алексея, Нина стала замечать в его глазах какую-то грустную нежность. Но он прятал ее за быстро опущенным взглядом. С ранней весны и до глубокой осени Леша почти каждый вечер после работы шел на берег , поплавать и понырять с утеса. Мастерские были у моря. Она тоже стала купаться возле скалы. Нырнув в нежно-зеленную прохладу и смыв с себя жар полуденного солнца, Нина села позагорать. Рядом, у небольшого деревянного причала купались мальчишки. Она заметила среди них Лешиных детей – семилетнего Игоря, крепкого, загорелого, очень похожего на отца и младшего – Асхада. Овалом лица, темными глазами и тихим , спокойным нравом, он напоминал Лэние. Мальчишки, напрыгавшись с причала, пускали по воде «блинчики». Один из них ,размахиваясь, случайно задел Асхада локтем и у того пошла носом кровь. Он размазывал ее по лицу, на глазах показались слезы. « Девчонка, нюни распустил»,- начали стыдить его мальчишки. Он не выдержал насмешки, отвернулся , хотел убежать. Быстро намочив носовой платок, Нина подошла к нему, увела от мальчишек и, запрокинув ему голову, приложила платок к переносице. Кровь остановилась, она вытерла его смущенное лицо. «Ну, вот. Ничего страшного». Асхад застенчиво опустил глаза. «А что если Леша смотрит сейчас на нас », - подумала она. Но Алексея не было у моря в тот вечер, задержался в мастерской. Разочаровано брела Нина домой. Вдыхала соленый морской бриз и думала – зачем ей нужен этот вдовец с двумя сопливыми мальчишками. Будут получше, уж она то одна не останется. Но думая так, она обманывала себя, ведь знала , что никто другой ей не нужен.

Она стала каждый день подниматься по тропинке на эту выступающую в море скалу. Но Леша, встречаясь с ней, негромко здоровался и сразу же опускал взгляд. Глаза его становились какими-то виновато- озабоченными. Казалось, у него прошел тот мимолетный интерес и он справился с собой. Нина уже ругала себя за наигранную холодность. Но все же что-то подсказывало ей, что не зря она терпеливо ждала и что-то большее скрывается за его быстро опущенным взглядом.

Однажды она спускалась по тропинке с утеса и подвернула ногу. Нина присела на камень. Боль прошла и она уже хотела встать , но вдруг увидела Алексея. Он быстро поднимался по тропинке .На его вопросительный взгляд смущенно улыбнулась: «Ногу слегка подвернула».. «Здесь?». Нина кивнула: «Попробую встать». Он подал руку. Нина сделала шаг, боль почти прошла, но она почему-то жалобно ойкнула, крепче сжала его руку. «Больно».Хотела опять присесть, но Леша подхватил ее на руки. Их глаза оказались рядом и Нина будь что будет, обхватила руками его шею, прижалась лбом к крепкому загорелому плечу…

Когда Леша осторожно и быстро спускался, Нина , слушала как часто и гулко стучит его сердце. Внизу, разыскав подводу, Леша сам довез ее до дома.

Через несколько месяцев они поженились. Нина переехала к нему, Счастью какзалось не будет конца. Алексей из тех , кто привык отдавать больше, чем брать. Нина так была уверена в его искренности, открытости... И поэтому ее злила та легкая завеса, возникающая иногда между ними. Словно не хотел еще Алексей снимать последний покров со своей души. И еще, кажется, с первых дней появилась у нее эта беспричинная ревность. Когда они с Лешей шли вместе, она подозрительно перехватывала каждый женский взгляд, даже невзначай брошенный на мужа. И хоть повода для ревности он не давал, счастливое душевное равновесие понемногу исчезало. Только, почувствовав что беременна, Нина опять успокоилась. Но теперь стало казаться, что муж слишком много времени проводит с детьми. А ведь она, как никто, нуждается сейчас в его внимании и заботе. Беременность протекала тяжело. Нину мучили сильная тошнота и головокружение, она почти ничего не могла есть. Похудела, осунулась. Алексей старался не нагружать ее хозяйством. Сам доил коз, копался в огороде, стоял у керосинки, стирал, мыл полы. Во второй половине беременности токсикоз прошел. Нина, наконец, почувствовала себя счастливой. Тогда то все и случилось…

Была душная ночь начала лета. Алексей весь день ремонтировал в поле на жаре, был уставший. Они легли раньше обычного. Нина только начала засыпать и вдруг, словно толкнуло – Леша ведь забыл привести коз. Они были привязаны недалеко у насыпи. Нина не стала будить мужа, быстро оделась и вышла. Вечерние сумерки еще только начали сгущаться, а идти минут десять. Подойдя к путям, она вдруг увидела Гульсун, свою бывшую соседку, спящую в траве под насыпью. Нина почему-то ничуть ни удивилась, увидев ее тут. Гульсун лежала на спине, сухие травинки склонились к ее лицу. Рядом, на уже выжженной солнцем траве сидела маленькая Райме. Она дергала мать за руку и тихо говорила: «Мама, проснись… Я умерла, мама». Нине не хотелось, чтобы Гульсун ее заметила и она ускорила шаг. Перейдя через насыпь, остановилась отдышаться и тут увидела в траве платок. Яркий, красивый, большой, он показался Нине знакомым. Такие платки носили татарские женщины. Откуда он здесь? Задумавшись, она подняла платок и на ходу повязала его вокруг талии. Алексею должно понравиться, кажется так носили татарки. Только вот узел нужно чуть расслабить и опустить другой край платка ниже, наискосок. Нина стала развязывать, но узел не поддавался. Платок только туже стягивал располневшую талию, давил живот. Испугавшись, она дрожащими руками спешила развязать его, чувствуя как тонкая материя, словно железным обручем сдавливает ее тело. От ужаса и боли она дико закричала и проснулась. Алексей сидел рядом и смотрел на нее внимательно и тревожно. - «Ты сильно кричала, что с тобой?» . Нина молчала, словно прислушиваясь к себе. В сарае блеяли козы. И вдруг, почувствовав неладное, она отбросила одеяло. На простыне расползлось темное пятно. Ее словно обдало холодом . Кровь. «Нужно в больницу. Скорее, пожалуйста, Леша.», - она не узнавала своего голоса. Алексей уже одевался. «Я в конюшню за подводой, не вставай»,-бросил он, уходя. Нина, вцепившись побелевшими пальцами в одеяло, пыталась унять нервную дрожь. Только бы все обошлось. Боль то отпускала , то возвращалась с большей силой…

В больнице дежурный врач, немолодой и хмурый, быстро осмотрел ее. «Готовьте к родам»,- устало сказал он вошедшей медсестре. Нина не поняла о чем он, ведь только шестой месяц. «Мне нельзя еще рожать, вы должны сохранить ребенка, ведь есть же какие-то таблетки, уколы»,- в ужасе умоляла она. «Какие уколы? У тебя уже схватки начались». Его голос звучал категорично, раздраженно и безнадежно. Сердце Нины, точно провалилось в холодную скользкую яму …

У нее оказалось поперечное предлежание плода. После нескольких часов мучений и неудачных попыток, ей, наконец, сделали ручной поворот и она родила. «Плод мертвый, девочка. Смотреть будете?», - быстро спросил кто-то рядом. Нина покачала головой. Потом началось осложнение… Ее забрали в городскую больницу, прооперировали. А через месяц она вышла оттуда, осунувшаяся и подурневшая.

Забирать ее приехал отец. Алексея отправили на несколько дней в соседний совхоз, помочь механизаторам. Отец выглядел бодро, подтянуто, но после разговора с врачом посерел и сразу как-то состарился. Всю дорогу он молчал. Молчала и Нина глядя выжженную солнцем, пыльную траву. Теперь все потеряло смысл. И синие вершины гор, и темно-зеленые моря виноградников и сама ее жизнь. Никого не хотелось видеть, даже Алексея. Хоть его вины в случившемся не было, но, ей казалось, он должен был что-то сделать, чтобы этого не произошло. Ведь она верила, что он может решить любую проблему, заслонить ее от любой беды… Подъезжали к дому . «Дети у свекрови, - сказал отец, - а ты побудь пока у меня. Чтоб не одной…». Она покачала головой.

Отец стал пить. Бывая у него, она заметила, что большие запасы вина в их погребе уменьшились вполовину. Хозяйство постепенно приходило в упадок, пропала небольшая пасека. Болел запущенный виноградник, вырождался сад. И сам отец , небритый , осунувшийся вызывал жалость. Потихоньку от него, часть оставшегося вина Нина перенесла к Алексею. Иногда, когда мужа не было дома она сама наливала себе полный стакан, выпивала залпом и долго сидела, глядя перед собой с горькой усмешкой и жуя мелиссу. Стакан тщательно мыла, следя чтобы не осталось запаха. Вино оглушало, на время спасая от нехороших, навязчивых мыслей, в которых трудно было дать отчет даже себе.

В совхозе тогда с почетом проводили на пенсию главного механика. Алексей должен быть занять его место. Нина слышала об этом от председателя. Нужно было только подать заявление в партию. Беспартийных на такие должности брать не рекомендовали. Но муж почему-то даже говорить об этом не захотел. И она не выдержала, сорвалась, накричала. Алексей молча, внимательно смотрел на нее, потом ушел, не сказав ни слова. Это была их первая серьезная размолвка. Новая стена отчуждения встала между ними.

Было воскресенье, середина осени. Заставляла себя делать что-то по хозяйству, на ходу выпивала по нескольку глотков вина, разбавленного водой. После обеда прилегла на пол часа отдохнуть. Совхоз как раз готовился к осенней вспашке и Алексей был в мастерских, мальчишки с утра где-то бегали. Тишина. Нина закрыла глаза ... Снилось, что она идет вдоль отцовского виноградника. Срезая виноград, отец оставлял незрелые кисти. Они уже дозрели. В конце виноградника она увидела огромную кисть позднего чауша. Протянула руку и вдруг рядом у ног услышала детский плач. Глянула – на земле ребенок, завернутый в старый отцовский пиджак. Он тянул ручку к винограду, но достать не мог и обиженно плакал. Ведь это же ее чудом выживший ребенок, девочка – вдруг поняла Нина и сердце радостно забилось. Она осторожно взяла ребенка на руки. Сейчас она покажет его мужу, у девочки должны быть его черты. Она склонилась, всматриваясь в лицо ребенка, и, вдруг, с ужасом отпрянула. Руки налились свинцовой тяжестью. У ребенка было лицо взрослой женщины. Нина уже видела эти круги под глазами и сухие, потрескавшиеся губы. В ужасе отбросив сверток, проснулась.

С тех пор Нина стала бояться своих снов. Долго не засыпая , читала по ночам. Но всякий раз, читая, ловила себя на том, что по несколько пробегая глазами строчку , не понимает прочитанного. Ее мысли были далеки от книжных переживаний Алексей стал совсем чужим. Раньше за ужином рассказывал ей о работе, о том что пытается усовершенствовать токарный станок, показывал чертежи каких-то деталей, конструкций, которые чертил по ночам. Они ходили на ялике на рыбалку, смотреть гроты и пещеры, купаться на дальних пляжах. Ходили в горы, в лес за ежевикой, кизилом и шиповником. А сейчас , если она шла куда-то с ними. все было как-то невесело, натянуто. Дети притихали, у Алексея был отсутствующий вид. Она видела это и чувствовала себя еще более чужой, словно неизвестно откуда появившейся в их жизни. Самой себе она уже давно казалась брошенной, но смириться с этим не могла. Она смогла бы вырвать мужа из рук любой соперницы. Но как уничтожишь ту, которой давно нет в живых. Нина, пытаясь преодолеть стену отчужденного молчания, рассказывала о случившемся и услышанном за день. Но обычная живость и остроумие ей изменяли. Она сама слышала как неестественно звучит ее голос, какими тяжеловесно-скучными получаются рассказы и от этого еще более тягостно становилось на душе. То же чувствовал и Леша. Лишь с детьми он становился прежним. С ним мальчишки разбирали двигатель ялика , ремонтировали велосипед, отжимались на турнике в саду. А с ней они были замкнутыми, чужими. Хоть она никогда их и пальцем не тронула, а ведь заслуживали. За всякие там шалости и проступки даже ругала редко. Рассказывала Алексею, пусть сам разбирается. И все же дети сторонились ее. Особенно Игорь. Сидит за столом, опустив глаза и наклонив отцовский крутой лоб. Отвечая ей, глянет исподлобья. Взгляд упрямый, дерзкий, чужой. Он был не по годам самостоятельным, учеба давалась ему легко. Алексей принес ему старый задачник и Игорь часами мог сидеть , решая какую-то головоломную задачку. Асхад, наоборот, не любил засиживаться за уроками. Он учился в первом классе и целыми днями мастерил что-то на отцовском верстаке под навесом. Нина слышала из кухни, как Игорь, справившись с очередной задачей , звал Асхада. «Зачем?», - нехотя спрашивал тот, не отрываясь от верстака. «Поцелую». «В сам-деле?» - переспрашивал младший. «В сам-деле.» И Асхад уже мчался со всех ног, хоть догадывался, что брат, вместо поцелуя, как обычно, лизнет его щеку. Зато когда вернется из мастерских отец, он будет обиженно тянуть: «Папа, он опять меня лизнул» . И ныть до тех пор, пока Леша не схватит Игоря сзади за руки и не усадит на стул. Довольный Асхад торопливо оближет щеки старшего брата. Впрочем, довольны будут все, включая Игоря, который обязательно скажет: «Ну ,вот, спасибо. Теперь и умываться не нужно.»

Им всегда было весело и интересно вместе. Их мир был ясным, открытым, большим. Но ей не было в нем места. И почему-то неприятно было слышать их смех, оживленный разговор. Неуютной и тоскливой показалась вдруг Нине их светлая просторная кухня. Заметна стала копоть на кастрюлях, несвежие занавески, паутина в углу. Раньше она старалась все успевать, всегда приготовить что-нибудь повкуснее, но никто , кажется , не замечал ее усилий. Мальчишки, хоть и не жаловались на аппетит, но часто целый день могли пробегать на улице, схватив с утра по горбушке хлеба. А Леша пропадал в мастерских. Обед им привозили из колхозной столовой. Но все же настоящей хозяйкой она себя в этом доме не чувствовала. Всегда помнила , что дом когда-то принадлежал Лэние. Здесь все напоминало о ней, особенно ковры, коврики, дорожки и гобелены , развешанные и разложенные по всему дому. Тканы они были какими-то необычными узорами. Узоры все разные, но основной мотив: белые лилии на фоне лазурных, темно-сиреневых, светло-зеленых волн, напоминающих морскую рябь. Лэние любила лилии, садила их под окнами дома.

Несколько этих ковров Нина сразу же отнесла на чердак. Алексей сразу заметил их отсутствие, но ничего ей не сказал. А на следующий день она опять увидела и в комнате детей. «Зачем собирать в доме лишнюю пыль!?, - не выдержала тогда.. Муж смотрел на нее пристально и спокойно, прищурив свои серые глаза, ставшие вдруг стальными: «Их место в доме, а не на чердаке »

Как-то Нина выкопала в саду отца несколько кустов роз. «Я посажу их под окнами». Сказала ,как бы между прочим, но сердце ее вдруг застучало от волнения сильно и отчетливо. Под окнами росли лилии. Те, что садила Лэние. «Нет», - резко и твердо сказал, как отрезал и больше ни слова. «Почему нельзя посадить под окнами несколько кустов?», - Нина не сразу справилась с волнением, но теперь ее голос звучал спокойно и уверено. Муж опять посмотрел на нее как-то слишком пристально и сказал уже тихо, примиряюще: «Не нужно пока ничего менять, Нина. Игорь ведь помнит, как мать любила эти лилии. И не будем больше об этом».

Может зря она так и не решилась тогда посадить розы не у калитки, а под окнами. Видела потом, как он смотрел на эти лилии, когда они распустились. Столько тепла и грустной нежности она давно не видела в его глазах. На нее он, кажется, никогда так не смотрел. Болезненная ревность опять кольнула тогда в самое сердце. Сам запах лилий стал ей невыносим.

После сорвавшейся беременности, Нине стало казаться, что муж с каждым днем все больше отдаляется от нее. Она не сказала ему, что не сможет теперь иметь детей. Он не должен об этом знать. «Мы могли бы с тобой хорошо жить, - сказал он недавно после очередных ее упреков, - Все ведь зависело только от тебя». Нина не поняла до конца его слов. Что же она делала не так?

Если у Алексея выпадал выходной и он шел на набережную ремонтировать ялик, она готовила обед и тащила им к ялику сумку кастрюлей и мисок. Разве не для них старалась? Когда приходила, Игорь с Асхадом сразу смывали с рук мазут, только муж все копался в моторе, закручивая неподдающуюся деталь. Не любил бросать работу неоконченной. Звать бесполезно. Нина давно заметила эту его черту. Любому делу, за что бы не брался, принадлежал полностью. Была в нем такая увлеченность, неумение отдавать себя наполовину. К тому же он был доверчив, бесхитростен в личных отношениях. Мог привязаться к человеку искренне и сильно.

Когда упустила, потеряла Лешу ? «Разбитое тяжело склеить»,- сказал он когда-то … А прочно ли склеенное.

С некоторых пор одна мысль не давала ей покоя. Может быть, он женился на ней без любви, просто потому что , как ему показалось, нашел детям подходящую няньку. Наверное, из-за этих сомнений так и не сложились ее отношения с мальчишками. Не было ни искренности, ни привязанности. Откуда им взяться, если она ни на минуту не могла забыть, что это дети бывшей счастливой соперницы. Да и как она могла заменить им мать, если это сделал Алексей. Когда болели, не отходил, не спал. И вообще, проводил с ними все свободное время.

Нина вспомнила, как однажды мальчишки схватились бороться на ковре. Игорь был крепче и сильнее Асхада. Но, щадя самолюбие младшего, решил на этот раз поддаться. Но позволил положить себя на лопатки не сразу, чтобы не выдать уловки. Простодушный Асхад, чувствовал себя победителем и в то же время испытывал неловкость перед старшим братом. Они оба были великодушны, как и отец. А тот ,случайно наблюдавший эту сцену, смотрел тогда на них с той же грустной нежностью.

Солнце яркими пятнами падало на пол и на ковре качались в серебристых волнах белые лилии. Нина вышла, испугавшись вдруг, собственных чувств и мыслей.

Глава 2

Товарный поезд шел порожняком по крымской степи. Под загрузку становились в рудоуправлении . Начинало темнеть. До полустанка оставалось несколько километров. Неожиданно машинист заметил на путях человека. Скорость поезда на этом участке большая . Дал длинный гудок. Вскочил спросонья помощник Саня , задремавший рядом : «Что там , Данилыч?». «Да кто-то маячит на полотне -, нахмурился машинист, - Сбрасывай обороты, тут уклон, тормозить бесполезно». Теперь можно было разглядеть женщину, стоящую на шпалах. Она, казалось, не слышала отчаянных паровозных гудков. Что случилось!? Руками не машет. Самоубийца?... Не удавалось затормозить , до неподвижно стоящей женщины оставалось пару десятков метров. Машинист высунулся в окно: «С дороги, задавим!!!»-хотел было выругаться, но осекся. Лицо молодой женщины, в глядевшей на поезд, не было отчаявшимся или обреченным. Оно было странно спокойным Но все же смотреть на него было страшно. Поезд ,подталкиваемый пустыми вагонами, неумолимо двигался вперед и никакая сила не могла остановить его сейчас .Сигналя, наклонил голову , мучительно стараясь, не думать во что, с лязгом и скрежетом тормозящая железная махина, превратит через секунду человеческое тело. А когда снова поднял взгляд и вдохнул то не поверил себе. Женщина все стояла на путях в нескольких метрах от остановившегося паровоза, который должен был накрыть ее минуту назад. «Жива! Слава Богу!». Глянул на помощника. Но тот, вцепившись в рычаг стоп-крана, испуганно смотрел на приборы. Поезд остановился…

«Узнаю что там…», - бросил он Саньке, спрыгнул с подножки и огляделся. Повеяло холодом. Женщины не было. Куда она делась ? Ведь он только что ее видел. Осмотрел с двух сторон насыпь. В сгустившихся сумерках трещали цикады и ветер сухо шелестел выжженной травой. «Давай фонарь, - хмуро сказал выглянувшему Саньке, - проверишь тормозные колодки, а я стыки пойду посмотрю». Прошел вперед по полотну, наклонился осматривая костыль и вдруг внутри оборвалось. На рельсах, в нескольких метрах впереди, лежали дети. Фонарь освещал две стриженных головы, светлую и темную. «Санька» , - хрипло крикнул сорвавшимся голосом. Тот вынырнул из темноты и тоже замер от неожиданности. Данилыч, присев на корточки , похолодевшими пальцами пытался прощупать пульс у темноволосого, лежавшего лицом вниз. Рука ребенка была теплой. «Целы вроде», - Саня взял на руки второго. Машинист повернул темноголового к свету, всмотрелся в лицо. «А вдруг Асан..?»,- застучало в груди. Нет… он ведь намного старше сейчас. Но черты ребенка так напомнили вдруг, того татарского мальчишку из теплушки, что сердце мучительно сжалось.

Тогда, в сорок четвертом его, опытного машиниста, вызвали к начальнику депо. Сидевший рядом с начальником майор НКВД сухо, но внушительно предупредил его об ответственности предстоящего рейса. Там в кабинете он понял, что везти ему на этот раз придется не технику и боеприпасы, а крымских татар, депортированных с только что освобожденных земель. Он старался не вспоминать этот рейс, слишком тяжелыми были воспоминания. Торопясь выполнить приказ, местные органы не считались ни с чем. Людей загоняли в переполненные теплушки, служившие для перевозки скота. Май сорок четвертого стал последним для многих. Хоронили на перегонах между станциями, в наспех вырытых под насыпью братских могилах. Психика измученных людей не выдерживала, и некоторые не отдавали из теплушек тела родных . Дети цеплялись за мертвых матерей и однажды Степан Данилович увидел, как мальчишка, вырвавшись из чьих-то рук, пролез под приподнятой перегородкой первой теплушки. У офицера, стоявшего неподалеку, был приказ стрелять по всем убегавшим без исключения. Но у мальчишки после духоты вагона и слабости , видно, закружилась голова и он упал в траву у насыпи. Сжав пальцами недокуренную папиросу, машинист пошел вдоль паравоза. Остановился, делая вид , что проверяет надежность засова, тихо сказал мальчишке: « Не поднимайся, сынок, а то убьют… Быстрей ползи к паровозу и мигом в кабину. Понял?» В глазах ребенка было столько боли , что к горлу подступил комок. Мальчишка кивнул , а Данилыч твердыми шагами направился к капитану . Тот, недовольно глянув на подходившего, жестко спросил : «В чем дело, почему не на паровозе?». «Да, вот, товарищ капитан…, прошу прощения, - глуповато замялся Степан Васильевич, стараясь стать так, чтобы паровоз не попадал в поле зрения офицера, - махорка у меня кончилась… не найдется у вас закурить?» «Что !? Немедленно в паровоз, мать твою! - рассвирепел капитан, - через пять минут отправляемся». Солдаты торопливо закидывали яму землей.

На паровозе он не сразу увидел парнишку, тот спрятался за ящиком с углем. Всю дорогу они с помощником прятали ребенка и,вывезли его из Казахстана обратно в Крым. Степан Данилович привязался к мальчишке . Своей семьи у него не было. Мобилизовали в Красную армию в девятнадцатом. А демобилизовался в двадцать втором по ранению и контузии. Возвращался из Таджикистана, где воевали тогда его дивизия, больше месяца. В одном из поездов вещмешок с пайком украли. Пришлось голодать. Когда сильно кружилась голова и темнело в глазах, ложился на землю. И кто знает - дошел бы до дома , если б не одна пожилая татарка, увидевшая его однажды у дороги. Он сидел ,прислонившись к дереву. Болела не затянувшаяся рана, Татарская женщина в темном платке тихо подошла, заглянула ему в лицо. Молча, ничего не спросив, не сказав ушла. Сил попросить о помощи не было, охватывало тупое безразличие к себе, ко всему окружающему... Не ожидал уже ничего, кроме смерти. А татарка вернулась и, все так же молча, положила ему на колени лепешку, посыпаную крупной солью, кисть винограда, несколько зубков чеснока. Он едва успел поблагодарить ее тогда. Показалось, ничего вкуснее не пробовал в своей жизни. С тех пор полюбил есть виноград с хлебом, чесноком и солью.

После контузии он долгое время заикался и потому держался в стороне от поселковой молодежи. К тому же из-за ранения он заметно прихрамывал. В совхозе не остался, а окончив курсы машинистов, пошел работать в паровозное депо, где напрашивался на самые дальние маршруты. В отцовском доме давно жил брат с семьей, а он между рейсами ночевал в вагончике, где , кроме старой буржуйки, стояли, сколоченные им стол и топчан .

Потом война… Тогда он жил и спал на паровозе и перевозил к линии фронта десятки тысяч снарядов и танков. И вот теперь пришлось везти тысячи людей, насильно оторванных от своей земли, от родных домов, садов и виноградников.

Осиротевший Асан, так звали мальчишку, почувствовав тепло и защиту, тоже привязался к Данилычу, а тот уже твердо решил , что заберет ребенка к себе. Что после войны наладит быт, выстроит небольшой дом и будет растить парнишку, как сына. Но жизнь распорядилась по-другому . Ему опять предстояли рейсы к линии фронта и брать ребенка с собой под бомбы он не мог. И оставлять его одного в старом дощатом вагончике тоже было нельзя. А ни родных , ни близких друзей не было. Семью брат эвакуировал. Пришлось ехать в детдом.

«Я тебя заберу отсюда, - говорил он Асану, - вернусь – и сразу заберу. Война скоро кончится, будем жить вместе», - Заведующая, заполнявшая карточку, с сомнением глянув на смуглого черноглазого мальчишку и сказала , что если ребенок его, то нужно оставить копию метрики. « Все документы сгорели в поезде», - ответил он и записал мальчишку на свою фамилию, назвав его , на всякий случай , Саней. Александром. «Прощаемся, совсем ненадолго, сынок», - все повторял, глядя в растерянные и во второй раз осиротевшие детские глаза. Асан все не выпускал его руку, а когда подошел воспитатель, не выдержал, заплакал. Он очень спешил тогда, погрузку заканчивали и состав срочно отправляли на фронт. Если бы отправку задержали хоть на минуту, он пошел бы под трибунал.

Данилыч не смог, как обещал, забрать Асана через месяц. Его состав с со снарядами и техникой, разбомбили за тридцать километров до линии фронта. Он очнулся на седьмые сутки в военном- полевом госпитале и провалялся там два месяца. А когда, так и не долечившись, приехал в детдом узнал, что Саня сбежал. Никто не мог предположить, куда он направился . Поисками сбежавшего занималась милиция, но безрезультатно.

Один из мальчишек, лежавших на рельсах чертами смуглого лица напомнил ему Асана.

Детей они с помощником занесли в паровоз. Тормошили, дышат, но в чуство их привести не удается. Что делать? Решили - Данилычу придется остаться ними на ближайшей станции, помочь милиции разобраться в случившемся А Саня сам поведет состав под загрузку.

А там не дождется , то захватит на обратном пути.

Дежурная полустанка узнала детей: «Они в поселке живут, я их часто на станции видела, отец в МТС работает», рассказывала , помогая разместить детей в дежурке, дозвонилась домой врачу. Потом участковому. Того дома не оказалось, жена сказала — уехал в соседний район. А фельдшер быстро пришла. Молодая, с россыпью золотистых веснушек на нежном лице. Выслушала сердце , поставила щприцы на спиртовку . Ожидая , пока дети придут в себя, писала заключение для участкового: «Дети находились под действием сильного наркотического вещества . Это скорей всего маковый настой. В деревнях его иногда дают грудным детям, чтоб крепче спали. Я уже устала с этим бороться. Видимо большая концентрация. Дети могли не проснуться...» Укладывая саквояж, говорила озабочено: «Как такое могло случиться? Благополучная семья. Я младшего прошлой зимой от ангины лечила.». Мальчишки с трудом приходили в себя, не понимая что происходит. « Может им желудки промыть?”, - беспокоилась дежурная . “Сейчас бесполезно. Побольше питья... Отправите их домой, предупредите, что я завтра зайду, - сказала фельдшер, прощаясь. «Я их сам домой отведу, раз такая история.»,- пообещал Данилыч.

Глава 3

Что-то заставило Нину вдруг очнуться от воспоминаний и чутко прислушаться к ночным звукам. Обычно шум проходящего поезда доносился до их дома в сумерках. А ведь почти совсем стемнело и она уже подошла к полустанку. Там горел фонарь. Мимо дежурной, нужно было пройти быстро и остаться незамеченной. Нина сошла с путей , прошла по противоположной стороне и в темноте опять шагнула на рельсы. Теперь она пошла тише, все еще прислушиваясь. Потом села и прилегла ухом к рельсу, пытаясь уловить далекий стук колес. Прошла минута. Наконец, рельсы глухо загудели. Тогда она встала и опять пошла. Медленно , осторожно, стараясь наступать не на щебенку, а на шпалы. И снова сознание стало постепенно отключаться от действительности, чтобы перенести ее в совсем недавнее прошлое.

С моря летели тогда холодные влажные соленые ноябрьские ветра. Все тяжелее, неуютнее становилось на душе. В тот день Нина осталась дома. Немного нездоровилось. Да и чего зря торчать в конторе. Проверяющие разъехались, отчеты сданы, сметы подписаны. Председатель, если понадобится, пришлет кого-нибудь.

Она уже проснулась, но вставать не хотелось. Лежала, прислушиваясь. Мальчишки и муж, насколько им это удавалось , собираясь, старались не шуметь. Она с вечера жаловалась на простуду и головную боль. Снова хлопнула входная дверь - Алексей ушел в мастерские. Даже не зашел … Вставать не хотелось и не было желания начинать этот день, не обещающий ничего, кроме пустоты на душе и холодного колючего ветра. С моря доносились тоскливые крики голодных чаек. Уже неделю сильно штормило. Ветер срывал последние листья со старой шелковицы под окном. Нина листала довоенный журнал. Горло у нее немного саднило, во рту неприятная сухость. Захотелось пить. Она встала и подошла к буфету. Из зеркала на дверце темно и хмуро глянули красивые серые глаза. Тревожно всмотрелась в отражение. Налила в стакан вина и стала пить, глядя в затуманившееся стекло. Щеки медленно розовели, в глазах появился блеск. Но на душе было все также тяжело , мутно и рука снова потянулась к вину. Налила. Во дворе залаяла собака. Она захлопнула дверцу буфета и залпом выпила кисловатое вино. Когда полоскала стакан у рукомойника, на веранду без стука , громко топая тяжелыми сапогами , вошел Федор. От председателя?,Хотя последнее время он стал часто заходить к ней в контору, дома без приглашения Нина его увидеть не ожидала... Федор всегда смотрел на нее тяжелым взглядом и слова его были такими же тяжеловесными. Еще до замужества она недолго встречалась с ним. Видный, неглупый парень. Но ни встречи, ни случайная близость не оставили в ее душе почти ничего...

Сейчас Федор жил один, не обращая особого внимания на быт и одежду. Засаленные карманы брюк, старый потертый пиджак и устоявшийся запах перегара. За эти два года у него появились мешки под глазами, давно не стриженные волосы тусклыми прядями падали на высокий лоб. . Работая на стройке, легко подавал наверх мешки с цементом, один таскал тяжелые бревна. Был шофером в автоколонне, трактористом. Перед самой войной сел за пьяную драку. В войну - штрафбат, ранение, госпиталь. Смыв, как тогда говорили, вину кровью, опять попал на фронт. В отличие от Алексея, он пришел с войны с хорошими трофеями, одним из первых сумел отстроиться, но жениться не спешил. Держал девчат и молодых вдов на расстоянии, хоть и считался бабником. «Научили свободу ценить», - говорил с кривой усмешкой.

«Ну, как здоровье?, - ухмыльнулся он с порога, - председатель, вот, волнуется, проведать прислал. Я и лекарство захватил». И достал бутылку виноградной водки. «Да ты, вижу, уже горло прополоскала, - кивнул он на стакан, - давай еще один». Федор уверенно сел за стол, по-хозяйски сдвинул чашки. Нина была недовольна его приходом, да и соседи могли увидеть, но желание выпить сейчас, немедленно оказалось сильнее. У нее в буфете остатки кислого сухого вина, а тут целая бутылка хорошей виноградной водки. Она знала, что Федор плохую не пил. Мальчишки вернуться из школы не скоро, Алексей мог зайти только в обед. «Все равно…», - подумала, а вслух сказала хмуро: «Напрасно пришел». Но поставила на стол остатки вчерашнего ужина, помыла под умывальником несколько помидоров. Федор не спеша открывал бутылку. «А что не напрасно в этой жизни?», - он любил пофилософствовать. Про себя она недовольно отметила, что налил он немного, значит собирается сидеть долго. Она села напротив. «Ну, твое здоровье», - кивнул он и выпил, глядя на нее. Ей неприятен был его изучающий взгляд. Все в нем почему-то ее раздражало. И как он разрезал помидор – аккуратно, стараясь не давить. И говорил веско, не спеша, с расстановкой. Она выпила налитое одним глотком, поковыряла вилкой вчерашнюю картошку и нетерпеливо глянула на бутылку. Федор перехватил ее взгляд и налил , также не спеша, понемногу. «А ты не напрасно связалась с этим чистоплюем?». У него была еще одна, раздражающая ее привычка: ухватится за какое-то, сказанное ею, слово и мусолит его без конца, будто специально действуя ей на нервы. «Эх, Нинка, что ты себя изводишь? Ведь он живет в другом измерении, ничего вокруг себя не видит. Замараться боится. Отгородился от жизни своими дохлыми принципами, а жизнь таких не любит. Бросай его к такой-то матери… Ты то ведь другая, я знаю. Да, мы бы с тобой такие дела закрутили. У меня ведь и председатель, и парторг вот где! – он с силой ударил кулаком по столу, - Михалыч, главбух твой, хоть и не дурак, а по пьяни многое мне выболтал... Умеет, оказывается, начальство пользоваться материальными благами…Одному ведь мне ничего не нужно, а для тебя я…» Он помолчал и вдруг заговорил глухо, с придыханием, накрыл своей тяжелой рукой ее руку , бессильно лежащую на столе: « Уходи ко мне, Нина, уходи сейчас, слышишь… Ну, что у тебя здесь?». Нина молча вырвала руку, налила себе водки и подняв стакан, усмехаясь смотрела ему прямо в глаза. На скулах у Федора заходили желваки. Он тоже налил и выпив залпом, продолжал уже спокойнее: « Ведь он не нужен тебе. Ты ж умная баба. Михалыча убрать – раз плюнуть. Он и сам скоро сопьется. Сама счета будешь подписывать, через тебя все списания пойдут. Захочешь, в город уедем. Со мной нигде не пропадешь. Что тебя здесь держит? Ведь не нужен он тебе… Просто злишься, что он не такой как другие, которые всегда у ног, которыми вертеть можно.». Нина резко встала. Федор придержал пошатнувшуюся бутылку. «А может это ты злишься, что я выбрала его , а не тебя, что на чужих детей пошла?», - сказала она с вызовом, держа в руке недопитый стакан. « Да признаюсь, удивила, - сказал он спокойно, - я долго не мог понять: зачем?» «Затем, что люблю». «Любишь, говоришь, - в голосе Федора звучала откровенная насмешка, - это ты что ли умеешь любить?.. Нет, нам с тобой, Ниночка, такие чувства недоступны. Да и к чему усложнять себе жизнь…» Ее всегда передергивало от этого снисходительного тона. Таким тоном он всегда говорил о том, в чем она не хотела признаваться даже самой себе. «Послушай, Федор, вся душа у меня изломана. Одна я знаю сколько во мне темного, жуткого… кто-то страшный сидит внутри и мне от него не избавиться». Нина говорила, глядя перед собой невидящими глазами. «Скажи , зачем я тебе такая? Ты прав. Здесь мне жизни нет, но и с тобой я не смогу. Все для меня закончилось… Сны сняться плохие, черные». «Да, брось ты, с ума сошла что-ли», - Федор, взяв за руку, попытался ее обнять. Но она уклонилась, резко с неожиданной силой выдернув руку и глянула ему в глаза каким-то жутким , побелевшим взглядом. Этот взгляд и вправду мог показаться безумным. « Уходи, слышишь», - голос ее был сдавленным, другим. Федору стало как-то не по себе. Он шагнул к двери. Обернувшись на пороге, бросил: «Смотри не пожалей» и вышел. После его ухода сделалось совсем тошно. Она кое-как убрала со стола, сполоснула стаканы и чтобы больше ни о чем не думать допила остатки водки прямо из горлышка. Пустую бутылку сунула под буфет и, подойдя к зеркалу, с минуту смотрела на свое отражение, словно не узнавая. Все становилось далеким и безразличным. Но все же даже сквозь хмель душу жгло что-то, что даже водкой не заглушить. Не раздеваясь, с глухим стоном повалилась она в смятую постель.

Нина продолжала пить. Когда кончались запасы, она покупала вино на винзаводе. Выпив , часто становилась перед портретом Лэние и вглядывалась в ее глаза, словно увидеть в них что-то. Чтобы сделать из ее маленькой фотокарточки хороший портрет Алексей, говорили, ездил в город и заплатил известному фотографу большие деньги. Когда Нина впервые увидела эту фотографию, это было перед их свадьбой, то глянула на Лешу вопросительно. А он, смутившись от ее недоумевающего взгляда, ответил, что мальчишки, не увидев портрета матери на обычном месте, не поймут и обидятся. Наверное, это зависело от состояния Нининой души, Лэние всегда смотрела по-разному. То понимающе-насмешливо, то холодновато-презрительно, то испытуюше. Но всегда Нина улавливала в этом взгляде скрытое, но спокойное и непреодолимое превосходство.

Как-то сказавшись на сильную головную боль, Нина опять не вышла на работу. Председатель сквозь пальцы смотрел на ее невыходы. Несмотря на бесконечные выпивки, о которых знали многие, она внешне совсем не выглядела опустившейся, прекрасно ориентировалась в цифрах и, если приходилось, обводил проверяющих вокруг пальца.

В тот день она много выпила и не помнила, как уснула. Проснулась от шума. Что-то загремело на кухне. За окном темнело. Сильно хотелось пить. С трудом поднявшись, она вышла на кухню. Алексей у плиты чистил картошку. Тут же, на краю стола, примостился с уроками Асхад. Он любил всегда быть рядом с отцом. «Давай почищу», - Нина подвинула к себе миску с недочищенной картошкой. «Не нужно, я сам», - сухо, не поднимая головы, ответил муж, - Тебе же плохо, ложись». «Да мне плохо, но не от болезни», - сказала тогда с вызовом. Она заставит его , наконец, поднять глаза. Нож в его руке замер. «Сейчас не время выяснять отношения, Нина», - сказал устало, так и не взглянув на нее. « Значит тебе наплевать на меня! Наплевать, что я больше не могу так!» ,- сорвалась она. Алексей поднял голову и молча кивнул Асхаду, чтобы тот вышел. Когда дверь закрылась, он глядя в глаза Нины чужим, каким-то неумолимым взглядом заговорил. Голос его звучал тихо и твердо: «Тебе, плохо? Ты не можешь? А я? Я ведь тоже на пределе. Иногда от безысходности завыть хочется. Ведь мы же с тобою чужие, Нина. И никогда не станем ближе друг к другу. И я виноват … виноват перед тобой, что поздно это понял». Сердце ее упало в холодную яму. Хотела ответить что-то , но горло сдавил сухой спазм. Зачем она начала этот разговор? Если бы эти слова не были сказаны, все могло бы оставаться по-прежнему. Пусть плохо , но у нее оставалась хоть какая-то надежда. А что теперь… Страх и отчаяние в ее глазах, но Алексей будто не видел этого и безжалостно продолжал: « Нам нужно расстаться. Нельзя так жить. Без души. Мы ведь даже не пытаемся понять, друг друга». «Почему?», - вырвалось с болью у Нины.

«Да потому… потому что нет чувств», - сказал жестко. «Почему?», - опять глупо вырвалось у нее. Забылись сразу все слова , которые так нужны сейчас. «О чувствах не спрашивают «почему?», - устало опустил голову Алексей, - они или есть или их нет… Я не могу так. Не нужно мучить друг друга». «Зачем же ты женился на мне , если не можешь ее забыть? Она все время была между нами». «Лэние здесь не причем, Нина. Пойми она в прошлом… А мы с тобой в настоящем. И не ее вина, что его у нас нет». «Ты хочешь, чтобы я ушла сейчас?», - спросила сорвавшимся голосом. «Нет. Уже поздно, ты больна. Завтра я останусь дома и помогу тебе перевезти вещи.» В его словах плохо скрытая радость. Как же обрадовало его ее быстрое согласие. Нина не знала раньше, что душевную боль можно ощущать физически. Нет, она не останется здесь. Не выдержит этой тоскливой бессонной ночи, последней в чужом для нее доме, который так и не стал своим. Она пойдет к Федору. Но сначала нужно выпить, чтобы меньше чувствовать эту боль. В отцовском погребе есть вино. Нина стала молча собираться. Нашла ключи, накинула на плечи платок. Бросила в сумку шкатулку с золотыми украшениями, она оставит ее в отцовском доме. Больше ничего пока брать не стала. Когда подходила к двери услышала : «Нина , перестань. Давай завтра», но не остановилась. Уловила жалость в его голосе. Жалость , но не сожаление. Нет, жалость ей не нужна. Жалость без любви, что может быть унизительнее сейчас . И все же она шла и глупо надеялась , что Алексей сейчас догонит ее, обнимет , попросит прощения, вернет. Это была надежда, доведенная до отчаяния. А может отчаяние, доведенное до такой степени, когда ничего уже не остается кроме надежды. Шла и заклинала, и молилась , чтобы догнал. А когда надеяться стало не на что, захотелось упасть бессильно на холодную сырую землю, прижаться к ней телом , сердцем, выплеснуть на нее хоть часть этой невыносимой боли. Упала бы , но навстречу шли люди. Кто-то поздоровался с ней. . Она ускорила шаг, почти побежала. Скорее , сейчас она выпьет, оглушит себе вином, потушит слезы , огнем кипящие внутри.

В сумерках не сразу открыла погреб. Торопилась, а руки не слушались. В темном, давно не беленом, с прогнившим настилом погребе нащупала бутыль с вином. Свет в доме зажигать не хотела. Нашла в буфете свечу, стакан. Села к столу у окна. Вино было кисловатое , чуть терпкое. Вспомнился отец, скупой на слова и чувства, но любивший ее , думавший о ней .но даже ему она бы не смогла рассказать все, что у нее на душе. Зависть камнем лежит на ней, мешая ей подняться. Стук в дверь заставил ее вздрогнуть. Неужели Алексей..? Сердце рванулось. «Открыто!», и быстро сунула под стол бутыль. В дверях появился кто-то. По очертаниям поняла – не Леша. Поздоровался и она узнала голос Женьки , соседа и секретаря поселкового комитета комсомола. «Извини за поздний визит, - он свободно присел к столу, не ожидая приглашения, - Иду мимо, смотрю, свеча в окне горит. Ты одна? А почему без света сидишь? Проводка, что ли перегорела?». Он всегда спешил, суетился без надобности, сыпал вопросами, и ,не дожидаясь ответов, перескакивал на другую тему. Особым авторитетом и уважением среди комсомольцев, особенно парней, он не пользовался. Зато умел выслужиться и показать себя перед начальством. Нина никогда не воспринимала его всерьез, хоть знала , что он был к ней был далеко неравнодушен. Впрочем, кажется , не к ней одной. Многие считали его красивым. Но ей не нравилось его мальчишечье лицо на тонкой, почти девичьей шее, щуплые руки и непрямой, всегда словно ускользающий взгляд. Нина встала. Некстати явился комсорг. «Я уходить собираюсь», - соврала она. « Пошли, провожу... Заодно расскажешь почему на комсомольские собрания ходить перестала, хор совсем забросила. А ребята о тебе спрашивают, у нас первых голосов не хватает, на смотр вот не взяли». «Теперь не отвяжется, слизняк», - подумала со злостью и опять села. «Ну, раз хочешь поговорить, садись… Выпьешь, комсорг?, - спросила с пренебрежительной ухмылкой. Ей нужно было еще глотнуть вина, внутри все горело. Он так обрадовался неожиданному приглашению, что даже растерялся, - Ты что с Алексеем поругалась?».

После второй он заметно опьянел. Самодовольно рассказывал дружбе со вторым секретарем горкома, о том как с его мнением считаются в парткоме и в правлении совхоза… Нина не слушала. Допивая третий стакан, смотрела в темноту за окном, думала, что скажет Федору, когда придет. И когда Женька, придвинувшись и неуклюже обхватив ее шею, накрыл ей рот своими мокрыми холодными губами, оттолкнула его со злостью и отвращением.

По улице к дому Федора шла одна. Темнота скрывала от чужих глаз. Она была пьяна, в голове шум, ноги нетвердо нащупывали размокшую от дождя землю. У Федора было темно. «Может не один?», - мелькнуло в голове, но рука уже уверенно постучала в двери. Тихо. Постучала сильнее и дверь открылась сама. Не заперто, значит, пьяный. Нащупала выключатель. Федор лежал одетый на деревянном топчане. Под столом пустые бутылки, на столе остатки рыбы, хлеб, водки нигде не осталось Если она этой ночью не почувствует хоть чье-то тепло рядом, не будет уверена, что кому-то нужна , то задохнется от тоски.

«Не ожидал…Что-то случилось?», - хрипло спросил Федор. «Нет, просто пришла к тебе». У Федора недоверчиво настороженный взгляд: «Что у тебя там? Может нужно набить морду твоему мужу?» Нина молча присела у стола. «Извини, – болезненно поморщившись, глянул он на стол, - Перебрал я, кажется, сегодня. Голова гудит. ». Она смотрела на него с ненавистью и он это заметил. Долго молчал, опустив голову. Потом хмуро сказал: «Прости , мне в 5 вставать. Я постелю тебе на кровати в комнате». Нина проглотила неприятное удивление. Раньше он не предлагал ей спать отдельно… На чужой жесткой постели долго не могла уснуть.

Проснулась ранним утром с тяжелой головой и тоскливым желанием не просыпаться, чтобы не вспоминать о том, что произошло вчера. Федор брился над умывальником. Из дому вышла вместе с ним, хоть в контору идти было еще рано. По дороге Федор молча свернул к МТС. Ничего не сказал, не спросил.

Уборщица, гремя ведрами и удивляясь ее раннему приходу, открыла контору. Нина нашла в столе расческу, шпильки и пудреницу. Аккуратно уложила волосы, припудрила темные круги глазами. Одна в пустой конторе. Все казалось ненужным, бессмысленным. Председатель появился и уехал в исполком вместе с главбухом. Нина не знала как прожить этот бесконечный день. А впереди много других , таких же ненужных дней и ночей, о которых тошно думать.

Выйдя вечером из конторы, решила идти в отцовский дом. Вино заглушит навязчивые терзающие мысли, поможет забыться, уснуть. Но что-то упрямо толкало ее к дому Алексея. Нина остановилась на углу улицы. Перед ней дом, в котором она прожила почти два года и который никогда уже не станет ее домом. Понимала, что сегодня не нужно сюда идти и знала, что все равно пойдет. И потом , ей ведь нужно забрать вещи, хоть самые необходимые. Она мысленно оттягивала тот день, когда Алексей сам поможет ей перевезти все вещи

Войдя, сразу увидела мужа. «Мне нужно забрать кое-что», - сказала, заставляя себя глянуть ему в глаза. Его обычно твердый, прямой взгляд показался ей немного растерянным. Мальчишек дома не было. Какими-то чужими, неуверенными руками достала из шкафа теплый жакет, юбку. Не найдя сумки, зашла на кухню. Алексей сидел у стола, хмуро глядя в одну точку. Нина подошла к ведру и кружкой осторожно зачерпнула воды. «Там на плите суп», - сказал обычно, буднично.. Обернулась , а он, заметив блеснувшую в ее глазах надежду, отрывисто, словно режа ножом по ране: « Нина, расстаться для нас – единственный выход, единственная возможность нормальной жизни». Он подчеркнуто произнес слово «нормальной». «Не нужно меня так убеждать, не старайся», - с усмешкой перебила его. «Ты все понимаешь». И уже другим тоном:- « Завтра мне придется ненадолго уехать в соседний район. Председателя просили помочь с механизаторами. Им там новую технику прислали. Я хотел мать попросить, но раз ты пришла… В общем, если можешь, побудь еще неделю».

Наверное в этот момент она почувствовала ненависть к нему, такому неуязвимому в своей непогрешимости ..

Нить тяжелых воспоминаний вдруг оборвалась, словно запутавшись в чем-то страшном. Захотелось выпить. Но она знала - уйти нельзя, нужно дождаться поезда. Она напоила детей молоком, добавив туда маковый настой. Они какое-то время еще повозились, выстругывая что-то из прутьев, потом уснули. Точно не своими, ледяными руками, она перенесла их по очереди , оставила на рельсах. Она не хотела понимать что делает. И никто не поймет , их просто не найдут И ее не найдут... Почему опять не слышно стука колес? Ведь несколько минут назад она отчетливо слышала гул и дрожание в рельсах. Нина опустилась на колени, прижалась щекой к холодной стали. Ничего не слышно. Желание выпить перебивало все мысли. Отцовский дом почти рядом. Ключ от погреба под кирпичом. Она быстро вернется.

Глава 4

Дежурная напоила мальчишек чаем. Тормошила, расспрашивала их, чтобы опять не уснули. “Фамилия их - Пономаревы, живут недалеко, на Совхозной , дом 8. Говорят , что пасли коз за насыпью , играли … Мать пришла забрать коз и напоила их молоком … Как оказались на рельсах не помнят.” “Вот что , - решил Данилыч, - Пусть они до приезда участкового здесь побудут, а я попробую родителей найти. Они, наверное, сами пацанов везде ищут.” И, выяснив у дежурной куда идти, он пошел в темноте по направлению к поселку.

В доме Понамаревых горел свет. Постучал, дверь была открыта. Женщина, сидевшая у стола смотрела него странно-безразлично. Поздоровался, сказал, что машинист с поезда. Она медленно встала, покачнулась. В глазах страх. Поспешил успокоить ее : «Дети нашлись, живы – здоровы, сейчас на станции..” Женщина также молча тяжело опустилась на стул, вздохнула и уронила голову на руки... Он осмотрелся. В доме тихо. Свет только на веранде, выкрашена в светло-зеленый цвет.

На стене женская фотография. “Тут вот какое дело, - немного растеряно продолжал Данилыч, - детей мы с помощником нашли на рельсах и как они там оказались нужно выяснить». Его взгляд опять остановился на женском портрете на стене. Что-то знакомое...- продолжал он. Подошел ближе , всмотрелся. Сомнений не было. Эта женщина стояла на путях перед поездом . “Кто это?, - спросил он , глядя на фотографию. Хозяйка молчала. Он подошел ближе к столу. Осторожно тронул ее за плечо. Подняла голову, посмотрела непонимающе, мутно. Слышен был запах вина. Пьяна что ли?. «Послушайте, мне нужно поговорить с этой женщиной, - он показал на портрет, - Понимаете? Где она? Похоже, она хотела покончить с собой ... с детьми... Она их на полотне на рельсах бросила… Понимаете?”

Женщина молчала, видимо ничего не понимала. Только лицо сильно побледнело и в глазах неприятно мелькнуло что-то безумное. Больна? “Мне нужно увидеть эту женщину? Где она сейчас?!”, - повторил Данилыч, делая ударение на каждом слове... Женщина невидящим взглядом посмотрела на фото. Медленно, раздельно произнесла непослушными губами: “Ее нет. Она умерла. Давно умерла”. «Да я видел ее несколько часов назад... Она жива. Она была с детьми. Скажите, наконец, кто она вам? «Она их мать», - с трудом произнесла Нина .

В душе у Данилыча невольно похолодело. Ненормальная... В горле пересохло. Чтобы успокоиться, подошел к ведру , зачепнул воды. Снова глянул на фотографию, словно надеясь теперь увидеть на ней другое лицо. Нет, она. Он слишком хорошо запомнил эти глаза. Хозяйка явно не в себе. Нужно найти эту женщину с фото...

На утро участковый, записывая показания, попросил подробно описать женщину, из-за которой остановили поезд. «Да я вам ее на фотографии могу показать,- голос Данилыча неуверенно запнулся, - У Понамаревых. Участковый поднял голову, «Ну так в чем дело? Поехали».

Их встретил Алексей. Лицо спокойное, нов глубине глаз растерянность. Он узнал о случившемся утром, сразу взял подводу и приехал час назад. Говорил с детьми, ничего не понимает... Как все это могло случиться? «Собрался идти к тебе, но ты меня опередил, - невесло улыбнулся он участковому, - Удалось что-то выяснить?» «Сейчас все выясним». - участковый вопросительно посмотрел на Данилыча. Тот уверенно подошел к портрету: «Вот ее я видел вчера на путях, а когда остановил поезд, она куда-то пропала. Я уже говорил...». Посмотрел на Алексея и вдруг увидел как тот, непослушными пальцами растегивая ворот рубахи, другой рукой пытается нащупать стул.

Возращался на станцию Степан Данилыч поздно. Мысли не складывались друг с другом: «Сам себе веришь, нельзя не верить, но если рассказать в депо - посмеются, скажут, что померещилось от усталости …” То женское лицо с фотографии, темноглазое и скуластое, все стояло у него перед глазами, напоминая лица тех татарских женщин в теплушках. Понимал: все что с ним случилось — пусть пугающая, непонятная, но - реальность Но он , человек со здоровой нормальной психикой, никогда особо не задумывавшийся о вещах потусторонних, не был готов принять случившееся .“Не свихнуться бы от всего этого,” – кольнула вдруг неприятная мысль. Ион, стараясь отогнать ее, ускорил шаг.